Александр Дюма - Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]
Впервые увидев море, я была глубоко потрясена. Хотя залив, образуемый устьем Ди, узок, взойдя на пригорок, можно было увидеть морской простор. В страстном порыве я протянула руки к этой бескрайности, поразившей меня так, словно сама вечность раскрылась передо мною.
В продолжение семи теплых месяцев весны, лета и осени мы неизменно проводили за городом каждое воскресенье, посвящая его молитве и прогулкам. По воскресеньям мне полагалось гулять с детьми не только после завтрака, как по четвергам, но и после обеда.
Здесь нам для этого не требовался шарабан. Удобное расположение коттеджа на правом берегу Ди между рекой и заливом давало нам возможность выбора: отправиться ли на морской берег собирать ракушки или пойти на приречный луг за цветами. В нашем распоряжении были три четверти льё, отделяющие речной берег от морского, и на этих прогулках нам было еще вольнее и веселее, чем по четвергам на полянах близ Хоардена. В общем, на два светлых дня в неделю приходилось пять дней мрака. Никогда моя жизнь не была так четко расколота надвое.
Однажды — это было в первое майское воскресенье 1777 года около двух часов пополудни, то есть во время нашей второй дневной прогулки, — мы увидели на морском берегу красивую лодку, охраняемую не то четырьмя, не то пятью гребцами. Ее задние скамьи были устланы коврами и обложены бархатными подушками.
В нескольких шагах от лодки какой-то мужчина, присев на скамеечку, рисовал с натуры валлийскую крестьянку, державшую на руках ребенка. Молодая женщина, стоявшая рядом с ним, через его плечо наблюдала за тем, как продвигается работа.
Эти двое, хотя и облачившиеся в простые одежды для загородных прогулок, держались с такой элегантностью, что было не трудно распознать в них столичных жителей, лондонцев, неизвестно каким ветром занесенных во Флинтшир.
Мои подопечные, охваченные любопытством, со всех ног бросились к неизвестным. Я звала их, пробуя удержать, но напрасно: насколько послушными они были дома, настолько своевольными становились вне его стен, как только вырывались на свободу. Они даже не откликнулись на мои призывы и вскоре уже стояли рядом с дамой и рисовальщиком.
Те обернулись.
— Славный малыш! — сказал мужчина, кладя ладонь на голову мальчика и внимательно приглядываясь к нему. — Как ваше имя, дружок?
— Эдвард, — отвечал ребенок.
— А вас как зовут, мисс? — продолжал незнакомец, обращаясь к девочке.
— Сара.
— Не правда ли, как странно, Арабелла? — заметил рисовальщик. — Те же имена, что у моих детей!
И, помолчав, он добавил со вздохом:
— В последний раз, когда я их видел, им было столько же лет, как этим…
Задумавшись, он, кажется, совсем забыл о своем рисунке.
В это время взгляд дамы случайно остановился на мне. Ее глаза так и впились в мое лицо.
— Право, — пробормотала она, — что за блистательное создание! Да взгляните же сюда, Ромни!
И она положила ему руку на плечо, стараясь отвлечь от печальных мыслей. Он помотал головой, словно прогоняя горестные воспоминания.
— Что вы сказали, Арабелла?
— Я говорю, что вам лучше бы не оглядываться каждую минуту назад, а взглянуть на то, что перед вами.
Художник взглянул на меня и, казалось, остолбенел от изумления.
— Подойдите сюда, мисс, — сказала мне дама, — и позвольте нам рассмотреть вас как следует. Вы так хороши, что глядеть на вас одно удовольствие.
Мое лицо вспыхнуло румянцем стыда, но сердце так и запрыгало от радости. Это было совсем не то, что похвала маленького пастушонка, назвавшего меня красивой, или придирки взбалмошных пансионерок, которые оттого и смеялись над моей неловкостью, что я показалась им слишком красивой. Теперь леди и джентльмен, настоящие городские господа, восхищались мной, и искренне, без оговорок!
Я сама не заметила, как подошла поближе.
Художник протянул мне руку, и в ответ я подала свою.
— А что за ручка! Я не говорю о том, какова она сейчас, но какой обещает стать! Посмотрите-ка, Арабелла.
— О, будьте уверены, что я любуюсь ею с таким же наслаждением, как вы, Ромни. Благодарение Богу, я не завистлива. Вы разрешите узнать ваше имя, мисс?
— Меня зовут Эмма, сударыня, — отвечала я.
— А сколько вам лет? — спросил художник.
— Должно быть, около четырнадцати, сударь.
— Как? Вы не знаете собственного возраста?
— Матушка никогда не называла мне его точно.
— Право же, это наверняка дочь какой-нибудь герцогини, — заметил Ромни.
— Нет, милорд, — возразила я. — Моя мать простая крестьянка.
— А эти малыши, — спросила дама, — они ваши брат и сестра?
— Нет, миледи, меня взяли в дом их дедушки, чтобы я заботилась о них и обучала их чтению и письму.
Склонясь к художнику, дама шепнула ему на ухо:
— Подумать только, Ромни, какую карьеру она бы сделала в Лондоне с таким-то личиком!
— Замолчите, искусительница! Вы же погубите девочку!
Он обернулся ко мне:
— Мисс Эмма, не соблаговолите ли вы оказать мне величайшую любезность?
— Охотно, сударь, — отвечала я. — А какую?
— Потерпите минут пять, сделайте милость, чтобы я мог сделать с вас набросок.
— С удовольствием, сударь.
— В таком случае оставайтесь в том же положении, как и сейчас.
Я замерла. Он слегка повернулся на своей скамеечке, и меньше чем минут за десять прелестная акварель была готова.
Пока он работал, я с жадностью следила за каждым движением его кисти.
Закончив, художник показал мне набросок:
— Вы узнаете себя?
— О, — вскричала я, вновь краснея, на сей раз от удовольствия, — этого не может быть, я не настолько красива!
— Вы еще в тысячу раз лучше! Но знаете, Арабелла, для того, чтобы передать эту прозрачность кожи, воспроизвести блеск этих влажных глаз, эту пышную волну волос, нужны масляные краски… Приезжайте-ка в Лондон, мисс! Когда жизнь в провинции вам наскучит, за один-единственный час, если вы соблаговолите мне его уделить, я заплачу вам столько же, сколько вы получаете за год воспитания этих двух ребятишек.
— После этого попробуйте назвать меня искусительницей, Ромни!
— Вы тоже можете что-нибудь предложить ей, Арабелла, я не стану вам мешать.
— Если вы приедете в Лондон, мисс, и если согласитесь удовлетвориться местом компаньонки с жалованьем десять фунтов в месяц, я буду счастлива взять вас к себе… Ромни, дайте-ка мне листок бумаги и карандаш.
— Что вы собираетесь делать?
— Дать этой прелестной крошке свой адрес.
— Зачем? — обронил Ромни, пожимая плечами.
— Кто знает, — промолвила Арабелла.
